Два противоречия капитализма? Введение в современные социально-экономические отношения.

Коммунисты очень любят говорить о противоречиях капитализма, которые неизбежно приведут его к краху. Хотя они говорят об этом уже почти две сотни лет, капитализм по-прежнему обнаруживается ими чуть ли не под каждой табуреткой. В этой статье я предлагаю разобрать два основных противоречия, которые якобы присущи капитализму и делать это я буду на основе цитаты из книги Николая Бухарина и Е.Преображенского “Азбука коммунизма” от, аж, 1919 года. Но прежде, дорогие читатели, напомню вам, что я не считаю капитализм реально существующим строем. Для меня капитализм — это карикатура, которую создал Маркс, описывая английские социально-экономические отношения XIX столетия (он большую часть жизни прожил именно в Англии), экстраполированные им на будущее развитие всех остальных европейских стран. Однако в наше время и многие рыночники, и многие (но не все) коммунисты понимают под капитализмом свободные рыночные отношения, а противоречия, присущие капитализму согласно марксизму — присущие рыночной экономике. К сожалению, мало кто понимает разницу между капитализмом (тем, что описан в “Капитале” Маркса) и рыночной экономикой. Я сделаю вид, что тоже так его себе представляю. Далее в тексте опровергая наличие противоречия у капитализма, я опровергаю не наличие оного у марксова карикатурного капитализма , а наличие его у рыночной экономики со всем многообразием её механизмов решения проблем.

Итак, вот что написано в “Азбуке коммунизма”: Взглянем теперь на капиталистическое общество. Здесь мы без труда заметим, что это капиталистическое общество сколочено далеко не так прочно, как кажется. Наоборот, оно таит в себе огромные противоречия, в нем есть громадные трещины. Прежде всего, при капитализме нет организованного производства и распределения продукта, а есть «анархия производства». Что это значит? Это значит то, что каждый предприниматель капиталист (или союз капиталистов) производит товар независимо один от другого. Не то, чтобы все общество высчитывало, сколько ему чего нужно, а просто-напросто фабриканты заставляют производить с таким расчетом, чтобы получить больше прибыли и побить своих соперников на рынке. Поэтому происходит иногда то, что товара производится слишком много (речь идет, конечно, о довоенном времени), сбыть его некуда (рабочие купить не могут: у них нет достаточно денег). Тогда наступает кризис: фабрики закрываются, рабочие выбрасываются на улицу. Еще анархия производства влечет за собой борьбу на рынке: каждому хочется отбить у другого всех покупателей, переманить их, завладеть рынком. Эта борьба принимает разные формы, разный вид, начиная от борьбы двух фабрикантов и кончая мировой войной между капиталистическими государствами за раздел рынков по; всему миру. Здесь несколько составных частей капиталистического, общества не только цепляются друг за друга, но прямо сталкиваются друг с другом. Итак, первой основной неслаженностью капитализма является, анархия производства, что проявляется в кризисах, конкуренции, войнах.

То же писал Энгельс в работе “Развитие социализма от утопии к науке”: “Каждый производит сам по себе, случайно имеющимися у него средствами производства и для своей индивидуальной потребности в обмене. Никто не знает, сколько появится на рынке того продукта, который он производит, и в каком количестве этот продукт вообще может найти потребителей; никто не знает, существует ли действительная потребность в производимом им продукте, окупятся ли его издержки производства, да и вообще будет ли его продукт продан. В общественном производстве господствует анархия”.

Может показаться, что разбирать данное заявление не имеет смысла, поскольку оно утратило актуальность, ведь ему уже более ста лет. Однако в действительности подобное заявление Бухарина и Преображенского, повторяющее позицию Маркса и Энгельса, имеет много общего для всех прочих теорий о провале рынка и оправданий вмешательства государства в экономику. В той или иной степени современные сторонники государственного регулирования экономических отношений являются последователями марксистской идеи о противоречиях капитализма, а значит неосознанно верят в анархию производства. Но здесь явно что-то не так.

Анархия производства подразумевает, что производители не владеют информацией о потребителях и конкурентах, поэтому в ходе борьбы за долю на рынке просто “спамят” его своей продукцией, в слепой надежде “заспамить” конкурентов. Бухарин предполагает, что именно так и происходит в условиях рынка, ведь раз рыночная экономика децентрализована и не предполагает рационального плана, то ей не остается ничего иного, кроме как работать вслепую. Отсюда делается вывод, что кризис перепроизводства есть результат такого поведения производителей.

Я понимаю, почему марксистская политэкономия пришла к такому выводу. В отличие от классической политэкономии, где внимание уделялось взаимоотношениям продавцов и покупателей, марксизм сместил фокус на само производство. Иными словами, марксисты ушли с рыночной площади на завод, чтобы посмотреть, что происходит в святая святых капитализма. Там они могли увидеть только процесс рождения товаров из сочетания переменного и постоянного капитала, т.е. труда, материалов и машин. Наблюдая за этим процессом, дав ему действительно любопытное описание, марксисты решили, что именно здесь, на фабрике или заводе, и заключена суть экономических отношений. Так они пришли к теории эксплуатации рабочих владельцем предприятия. Им потребовалось объяснить, что движет этим владельцем, почему он стремится (якобы) все больше и больше повышать норму эксплуатации, ради чего. В результате зоркое око марксизма в дыму фабричных труб не заметило главное — природу цены.

Да, Маркс в своем “Капитале” рассказывал о потребительной, меновой и трудовой стоимости и о колебании цены вокруг Стоимости. Ему не удалось решить дилемму, которую он сам себе создал — как трудовая стоимость переходит в цену. А все потому, что он не понял, что цена — это информация. Благодаря этой информации производители узнают, каков спрос на тот или иной товар и в соответствии с этим спросом могут планировать производство того или иного товара, не рискуя перепроизвести. Никакого хаоса и анархии между производителями нет. Да, они действуют децентрализовано, независимо друг от друга и конкурируя между собой. Но цена — это сигналы “снизу”, — их посылают многочисленные потребители, которые оценивая для себя полезность тех или иных товаров, их доступность (количество) и свою покупательную способность, порождают спонтанный порядок в виде цен, т.е. информации. В нашу эпоху эта информация о полезности выражается в виде чисел, которые обозначают количество той или иной денежной валюты (или денежной формы стоимости по Марксу).

Может показаться невозможным, что люди могут спонтанно создавать что-то похожее на единый механизм, который слаженно работает и задает производителям параметры для работы. Хотя ничего необычного здесь нет, ведь люди как-то считывают важную информацию с лиц друг друга, определяя по ней ваше настроение. Аналогично считывается информация с внешнего вида, с атрибутов на теле человека, его манере поведения, разговора и т.д. Вся эта информация, не смотря на существование миллиардов людей, достаточно структурирована и известна людям без какого-либо предварительного обучения. Так, например, появлялись на протяжении истории правила поведения в общественных местах. Цена — это информация о том, что люди хотят сейчас и эти желания люди не всегда планируют заранее или осознают. Цена более-менее устойчива какое-то время, что позволяет производству удовлетворять ближайший спрос людей, но недостаточно устойчива, чтобы планировать производство на долгие годы вперед. Это не является большой проблемой для рыночной экономики, поскольку в ней существуют особые экономические агенты, которые называются предпринимателями. Именно они и занимаются тем, что стараются предугадать будущие желания и даже предлагают новые товары и идеи, о которых никто прежде не задумывался, а значит и не мог их хотеть. Однако это не похоже на централизованный план, потому что рыночное предпринимательство всегда имеет в себе элемент риска.

У Маркса фигура предпринимателя в его политэкономии попросту отсутствует. Как нет у него и спонтанного порядка, который возникает в среде людей в силу их общей природы и имманентных ей качеств. Цена для Маркса отражает лишь то, что уже произошло на фабрике. В рыночной экономике цена отражает то, что постоянно происходит в головах множества людей. И производители вместе с предпринимателями ориентируются на сигналы этого множества, поэтому могут производить столько, сколько потребуется.

Кроме того, марксизм совершенно обходит стороной феномен заказа. А ведь предварительный заказ нельзя игнорировать, поскольку масса товаров приобретается людьми по заказу. Т.е. производителю не обязательно заниматься “спамом”, точнее, ему этим заниматься не нужно вовсе. Прежде всего, производитель должен создать товар, который обладает своими особенностями, “изюминками”, даже если аналогов на рынке достаточно. Запоминающийся, полюбившийся людям товар производить методом “спама” нет необходимости. Его даже можно производить чуть меньше, чем надо для удовлетворения на него всего спроса сразу в один момент, потому что часть товара будет продана по предварительному заказу. Здесь как-раз действительно важен аспект конкуренции, именно на поле предварительных заказов, ведь у клиентов всегда остается время подумать, сравнить и отказаться в пользу более выгодного предложения. И очевидно, что “заспамить” клиентов в данном случае не получится. Здесь противоречие в марксистской теории капиталистических отношений, ведь конкуренция проходит не по линии количества, а по линии соотношения цена/качество.

Если допустить, что перепроизводство действительно возможно, то надо дать объяснение этому феномену. Под перепроизводством следует понимать не столько количество самих товаров, сколько ошибочные инвестиции производителя, направленные на расширение его деятельности, наём новых работников, и уже как следствие — увеличение выпускаемой продукции, которая в итоге не находит своего покупателя. В последующем производителю приходится увольнять сотрудников и сокращать производства, которые он относительно недавно запустил. Уже в такой более подробной, в отличие от Бухарина, формулировке мы видим, что ситуация не так проста, как могло бы показаться. Ведь здесь речь идет о серьезных вложениях с расчетом на отдачу, появлении новых фабрик, новых работников, новых рисков и ответственности. По какой-то причине производители, на основании информации, представленной в виде цен, приняли решение расширять свою деятельность. И по какой-то причине это расширение не привело к ожидаемому результату. Такое может произойти только в одном случае — если информация изначально была неверной. А неверной она могла быть только в том случае, если её исказили. Но кто мог бы это сделать, кто мог бы исказить цены?

Только тот, кто имеет очень большое влияние на экономику, эксклюзивные полномочия, монополию на создание денег (которыми и выражается информация в виде цен, при этом деньги тоже являются товаром, а значит к ним применимы все те же законы спроса и предложения, полезности и т.д.) — государство. Но не просто государство, а определенная его ветвь — денежно-кредитная система, представленная в виде совокупности центрального банка, госбанков, частных банков. Поскольку государство — единственный производитель денег, — оно может создавать их в таком количестве, которое не всегда соответствует рыночным соотношениям между товарами. При этом новые деньги распределяются не равномерно, а вливаются сначала в одной или нескольких точках, откуда затем растекаются по всей экономике. Тот, получил деньги раньше всех, еще мог покупать другие товары по старым соотношениям. Но когда деньги растеклись по всему экономическому телу, соотношения изменились, поскольку количество денег изменилось. Разумеется, государство не напрямую создает деньги, а прежде всего через банки, через кредитование (печатание физических денег занимает небольшую часть в эмиссии денег в современной экономике). Зачастую крупные кредиты получают госпредприятия или привилегированные крупные компании или компании, фактически принадлежащие чиновникам. Поэтому они в личном выигрыше, а остальные в общем проигрыше. Однако кредитование охватывает всю экономику и действует постоянно, хотя вышеописанный принцип действует всегда. Государству кредитование выгодно, так как экономика стимулируется, а номинальный ВВП повышается. Люди берут кредиты, благодаря чему повышают свое потребление, покупают новые товары. Производители получают об этом информацию в виде увеличения спроса, а значит и увеличения цен. Раз цены увеличились, значит надо расширять производство, чтобы удовлетворить возникающий спрос. Производители при этом не знают, чем вызван этот спрос, т.е. информация в виде цены не раскрывает происхождения спроса — вызван ли он увеличением благосостояния или просто кредитом. Но вечно брать кредиты невозможно, так как бремя задолженностей будет расти одновременно с количеством неплатежеспособных должников. Банки начнут сокращать выдачу кредитов, а значит упадет спрос. И тогда производитель, еще недавно расширивший производство, сталкивается с перепроизводством, определение которому мы дали выше. Произойдет то, что описал Бухарин: “фабрики закрываются, рабочие выбрасываются на улицу”.При этом крупные банки и компании, близкие государству, столкнувшись с теми же проблемами, и даже непосредственно участвуя в их порождении, будут спасены государством, потому что размеры таких экономических агентов слишком велики, чтобы дать им обанкротиться. Подобная система не имеет отношения к рыночной экономике, поскольку рыночный механизм конкуренции напрямую диктует неэффективным компаниям банкротиться и закрываться, чтобы не мешать появляться новым и существовать эффективным экономическим агентам.

Далее описывается второе ужаснейшее противоречие капитализма: Второй основной неслаженностью капиталистического общества является его классовое строение. Ведь, по сути дела, капиталистическое общество, — это не одно, а два общества: капиталисты — раз, рабочие и беднота — два. Они находятся в постоянной, непримиримой, непрекращающейся вражде, имя которой — классовая борьба. Опять здесь мы видим, что разные части капиталистического общества не только не пригнаны одна к другой, а, наоборот, находятся между собой в непрерывном столкновении.

Описанное выше капиталистическое общество есть не что иное, как злостное упрощение социально-экономических отношений вообще. Так, в любом обществе, не важно, феодальное ли оно или капиталистическое, социалистическое или древнее — есть те кто, выражаясь средневековым языком, “воюет, молится и трудится”. Точно так же всегда были и будут богатые и бедные, даже если не в абсолютном, то в относительном выражении. Упрощенность данного утверждения почти сразу же дала о себе знать большевикам, когда после окончания Гражданской войны им нужно было восстанавливать страну. Оказалось, что капиталистов уже нет, но есть различные разделения по социальному положению среди крестьян, рабочих и интеллигенции. Оказалось, что есть неквалифицированные рабочие — как правило бедные, и высококвалифицированные рабочие-специалисты, вполне обеспеченные. Есть середняки, обеспеченные крестьяне с фермерским складом ума, “хозяйчики”, с которыми большевики в 1920-е годы были готовы совместно работать — и их почти половина от всего крестьянства. Даже среди т.н. бедняков были серьезные отличия. Например крестьяне, которые уехали в город, стали рабочими, а затем вернулись в деревню, но уже с городскими привычками — это одно. Бедняки, оставшиеся в деревне — другое. Одни уже познали прелести городского быта и имеют даже специальное образование и навыки, а другие не имеют. И все они — бедняки. Подобные соображения верны для любого периода истории. В наше время тем более, когда все большее число людей переходит на работу в сферу услуг, имея собственные средства производства, но не имея наёмной рабочей силы.

Что же касается классовой борьбы, то она была бы возможна при хорошо развитом классовом самосознании. Но этого не происходит. О классовом самосознании можно было мечтать в XIX веке, когда т.н. капитализм находился в младенческом возрасте. Марксисты, наблюдавшие за фабрикой, действительно могли придти к выводу, что рабочие, постоянно находясь в тесном коллективе себе подобных, учатся не только производству, но и самоорганизации, вырабатывая между собой солидарность, которую можно было бы в будущем направить вовсе фабрики. Кроме того, рабочие союзы и движения, независимо от социалистов, действительно показывали высокие результаты в деле самоорганизации в кассы взаимопомощи, в деле борьбы за сокращение рабочего времени и т.д.

Однако проблема в том, что марксизм значительно упростил реальность. Рабочие, которые смогли организоваться лучше всего, стали в итоге рабочей аристократией, салариатом, которая обеспечила себе социальные льготы и привилегии, защитила себя трудовым кодексом и уверенно себя чувствовала в рамках рыночных отношений, не желая воевать против работодателя. Более того, рабочая аристократия стала бороться вовсе не против работодателя, а против других рабочих — тех, которые были менее удачливы и не вошли в класс салариата. Такие рабочие стали прекариатом, не имеющие надежных социальных гарантий, не входящие ни в какие кассы взаимопомощи и т .д. Так часть рабочих кооперировалась с работодателями, и обе стороны были удовлетворены сложившимся положением дел. И не без участия социалистов, надо заметить. Не у дел остались прекариат и предприниматели, которые только пытаются развиваться, не имея связей среди чиновников, крупного капитала и т.д. В рыночных условиях они, как-раз таки, смогли бы легче находить себе работу и легче появлялись бы снова и снова новые предприятия и новые рабочие места, поскольку не было бы преград, которые установил союз салариата и крупных производителей в виде трудового кодекса и социальных гарантий. Иными словами, вместо гибкого рынка труда получилась система чуть ли не сословий, и именно её защищают современные социалисты, каждый раз саботируя попытки про-рыночных правительств сделать рынок труда более гибким.

Так где же здесь классовое самосознание и классовая борьба? Нет её. Стоит только одним представителям класса чуть подняться, как они перестают ощущать солидарность с представителями своего класса, которые еще не поднялись. Напротив, они входят в конкуренцию уже с ними. Однако это не рыночная конкуренция, где все равны и нет законов, дающих привилегии. Нет четких границ между классами, а значит нет и самих классов. Теория классовой борьбы если не опровергнута, то нуждается в серьезной ревизии. Скажем, в современном обществе есть те, кто трудится и зарабатывает, создавая полезность — блага, которые другие люди покупают добровольно; есть те, кто не трудится, но желает обложить налогом и регуляциями тех, кто трудится. При этом вторая группа не создает полезности для других, извлекая часть полезности, созданной другими в свою пользу, не давая ничего взамен, при этом не вступая в добровольные рыночные отношения с другими в ходе этого извлечения. Но эти люди не “капиталисты”, так как они не имеют фабрик и заводов, у них нет наёмной рабочей силы. Они не конкурируют между собой, а напротив, находятся в тесной взаимосвязи. Как правило, это государственная номенклатура и лоббисты от крупного производства.

***
Примечание: я запрещаю полное использование данного материала без моего разрешения. Если вы увидели эту статью на другом ресурсе, имейте в виду, что она была опубликована без моего согласия. Эксклюзивно для подписчиков Economics & History и моей страницы на Medium!