Эти противоречивые левые…

Все интересующиеся историей экономики знакомы с т.н. внутренними противоречиями капитализма, которые выводятся социалистами из их собственного анализа закономерностей развития социально-экономических отношений. Однако противоречия, пусть и не диалектические, в самих левых идеях весьма существенны и это не только несоответствие теории и практики в экономической сфере, но и проблемы с сочетанием анти-рыночной ментальности с декларируемой приверженностью консервативным ценностям у одних левых, и проблемы сочетания приверженности к социальной справедливости с верой в благую весть института государства. О некоторых из таких противоречий мы и поговорим в этой статье, рассмотрев широкий спектр левых течений.

1. Присвоение при коллективной и частной собственности.

Многие хорошо помнят, особенно те, кто учился в советских вузах, что противоречием капитализма якобы являлось присвоение общественного продукта частным образом. Многочисленные работники трудятся не покладая рук на фабрике, а самые сливки достаются их работодателю, который почти ничего не делает. Допустим, что это так. Что у нас в качестве альтернативы, тоже все хорошо помнят: обобществление средств производства с целью поставить их на услужение трудящимся. Но в условиях обобществления собственности происходит обратное — частный продукт присваивается государством. Если мы имеем пролетарскую диктатуру, то в ней руководящую роль играет т.н. авангард пролетариата, который направляет развитие страны путем централизованного планирования экономики. Это означает, что все предприятия включены в такую систему, где решения принимаются централизованным планированием, а директора предприятий получают только директивы сверху. Основная масса произведенного продукта присваивается в данном случае государством (номенклатурой), которое распределяет её в соответствии с установленным планом. Рабочие не принимают участия в составлении плана, они лишь получают зарплату. При этом зарплата рабочих намного меньше, чем директора предприятия и номенклатуры, хотя они трудятся больше всех. Определить справедливость зарплаты в такой системе невозможно, так как в ней даже нет рыночных цен и рынка труда. Разница с противоречивым капитализмом в том, что у последнего хотя бы была конкуренция между капиталистами, которая заставляла их платить рабочим больше, чем конкурент. Зарплаты можно было сравнить, а на капиталиста можно было повлиять через государство и рабочие союзы.

Посмотрим теперь на левых дистрибутистов (есть еще правые). Они выступают за передачу предприятия работникам на равных правах и в равных долях, а для управления им рабочим следует организовывать выборы менеджеров. В этом случае проблема будет упираться в трагедию общего владения. Разделяя между собой выгоду от предприятия, его отдельные участники будут пытаться перекладывать индивидуальные издержки от участия на всю кооперацию, при этом максимально используя для себя лично равное присвоение выгоды. Иными словами, если все работают одинаково и получают одинаковые доли (а большинство рабочих будут именно такими, исключая менеджеров), то нет смысла проявлять старание с целью увеличить свою собственную долю. Есть смысл, наоборот, работать вполсилы. Менеджеры, зависящие от голосов рабочих, не заинтересованы наказывать лодырей, которые тоже могут за них проголосовать. Между менеджерами повториться такая же ситуация. Ни для кого из членов кооперации нет смысла работать с максимальной отдачей, если это не будет означать увеличения доли в предприятии. Но увеличение доли противоречит равному распределению. Даже если мы не говорим об уравниловке, то в итоге большая часть предприятия рано или поздно снова окажется в руках небольшого круга лиц, которые трудились больше всех, что даст им возможность превратиться в старых добрых капиталистов. Однако рабочие кооперации, конечно, могут быть эффективными. Для этого нужно одно условие — добровольность участия в них. Поэтому такие кооперации никогда не вытеснят предприятия с владельцами.

2. Брак и противление рыночной экономике

Если в большинстве случаев социалисты выступают против института моногамного брака, как источника неравенства, то левое крыло “консервативных революционеров” пытается сочетать свои анти-рыночные позиции с приверженностью к институту брака. Но это оксюморон — без частной собственности (неотъемлемого элемента рыночных отношений) не будет и крепкого института брака. Брак предполагает совместное владение собственностью супругами и передача её наследникам, т.е. детям. Здесь всегда присутствует элемент накопления, увеличения материального богатства (по крайней мере к этому все стремятся). Экономическая сторона брака весьма трудно опровержима, хотя ею все не исчерпывается. Но она существует и с этим надо смириться.

Семья представляет собой хозяйство. И для удовлетворения своих нужд, семье нужна собственность. Собственность, материальные блага имеют свойство накапливаться и расходоваться. Однако семейное хозяйство трудно представить обеспечивающим себя всем необходимым самостоятельно — необходим обмен благами с другими людьми, чтобы иметь все необходимые вещи. Детям нужно особое питание, образование, медицина и проч. В данном случае смысл традиционных семейных ценностей заключается в том, что родители обеспечивают детей всеми необходимыми благами своими силами и с помощью дедушек, бабушек и других родственников. А впоследствии, взрослые дети будут обеспечивать своих родителей. Здесь нет места государству, нет места социализму; здесь нужна рыночная экономика, основанная на свободном обмене и возможности сберегать и передавать блага. Если же мы допускаем, что заботу о питании, образовании и лечении детей и родителей берет на себя государство, то мы вступаем в противоречие с ценностями традиционной семьи. Теперь она уже не самостоятельное хозяйство, а группа людей, которые экономически зависимы от чужих им, других людей, представляющих социальное государство. Экономические узы, связывающие родителей и детей, мужа и жену, разрываются. Члены семьи перестают нуждаться друг в друге как прежде, им больше не нужно свое хозяйство, они могут жить раздельно.

3. Капитализм как прогресс и анти-капитализм

Яростный анти-капитализм современных коммунистов наверняка удивил бы Карла Маркса. Во всяком случае, ему показалось бы странным, что коммунисты будущего будут настолько критично относиться к капиталистической системе социально-экономических отношений, возлагать на него все беды человечества и выступать в поддержку неразвитых стран, которые, якобы, ограблены европейскими державами.

Для Маркса критическое отношение к капитализму выражалось в том, что он считал эту систему менее прогрессивной, чем будущие формации. Однако по сравнению с предыдущей формацией феодализма, и по сравнению с хозяйством не-европейских стран, европейско-американский капитализм был однозначно прогрессом, который следовало бы расширять, а не останавливать. Чем дальше зайдет капитализм — тем быстрее общество перейдет к социализму. Так, он поддерживал свободную торговлю: «Приходится признать, что наиболее благоприятная ситуация для трудящегося — это рост капитала… В наше время протекционистская система чаще всего консервативна, а система свободной торговли — разрушительна. Она упраздняет национальные различия и доводит до предела антагонизм между буржуазией и пролетариатом. Одним словом, система коммерческой свободы приближает социальную революцию. Только в этом революционном смысле я выступаю, господа, за свободную торговлю». Но кто из современных социалистов выступает за свободную торговлю, а не протекционизм?

К колонизации отношение Маркса совершенно однозначно: «Однако как ни печально с точки зрения чисто человеческих чувств зрелище разрушения и распада на составные элементы этого бесчисленного множества трудолюбивых, патриархальных, мирных социальных организаций, как ни прискорбно видеть их брошенными в пучину бедствий, а каждого из их членов утратившим одновременно как свои древние формы цивилизации, так и свои исконные источники существования, — мы все же не должны забывать, что эти идиллические сельские общины, сколь безобидными они бы ни казались, всегда были прочной основой восточного деспотизма, что они ограничивали человеческий разум самыми узкими рамками, делая из него удобное орудие суеверия, накладывая на него рабские цепи традиционных правил, лишая его всякого величия, всякой исторической инициативы. Мы не должны забывать эгоизма варваров, которые, сосредоточив все свои интересы на ничтожном клочке земли, спокойно наблюдали, как рушились целые империи, как совершались невероятные жестокости, как истребляли население больших городов, — спокойно наблюдали все это, уделяя этому не больше внимания, чем явлениям природы, и сами становились беспомощной жертвой любого захватчика, соблаговолившего обратить на них свое внимание <…>. Мы не должны забывать, что эти маленькие общины носили на себе клеймо кастовых различий и рабства, что они подчиняли человека внешним обстоятельствам, вместо того чтобы возвысить его до положения властелина этих обстоятельств, что они превратили саморазвивающееся общественное состояние в неизменный, предопределенный природой рок и тем создали грубый культ природы, унизительность которого особенно проявляется в том факте, что человек, этот владыка природы, благоговейно падает на колени перед обезьяной Ханумани и перед коровой Сабалой» и «недалек тот день, когда, благодаря сочетанию железных дорог и паровых судов, расстояние между Англией и Индией во временном выражении будет сведено к неделе пути и когда эта некогда сказочная страна будет практически присоединена к западному миру».

Таким образом, последовательный коммунист должен идти в первых рядах в борьбе за капитализм. Ведь капитализм все равно будет разрушен под тяжестью своих противоречий, но создаст материально-производственную базу для новых, социалистических, социально-экономических отношений.

4. Несовременность многих левых, устарелость их языка, сочетаемые с претензией на прогрессивность.

Это касается, в первую очередь, представлений о внутренних противоречиях капитализма, обозначенных левыми теоретиками еще в XIX столетии, которые должны были определить будущее развитие кап. системы. Но это — несостоявшиеся пророчества, основанные на слишком поспешной критике раннего массового производства, в итоге перешедшего не к государственному капиталистическому монополизму и массовому обнищанию пролетариата, а к переходу к экономике сферы услуг, салариату и расширению владельцев средств производства. Материальные товары занимают все меньше места в экономике, их место занимает информация, знания, не-материальные товары. Производителями выступают уже не крупные фабрики, а зачастую мелкие фирмы или специалисты-одиночки. Сегодня такие левые, как К. Сёмин, Д. Пучков, О. Комолов, А. Рудой, С. Удальцов и т.д. словно не замечают кардинальных изменений последних 150 лет. В России они по-прежнему говорят о пролетариате и фабриках, хотя фабричные рабочие занимают относительно скромное место в современных экономиках. Как в свое время крестьяне и сельское хозяйство, индустрия и рабочие уступили место пост-индустрии, где балом правит не-материальный товар, мелкий и средний сектор и самозанятые специалисты. Ряд левых интеллектуалов и экономистов уже адаптировались под эти перемены, заметили их (Гай Стэндинг, Альберто Алесина етс). Другие левые теоретики развивают наследие Дж.М. Кейнса (Modern monetary theory) или разрабатывают свою доктрину в рамках мир-системной теории (напр. Б.Кагарлицкий). Но основная масса левых по-прежнему мыслят категориями столетней давности. Странно отрицать, что в наше время чистого капитализма или капитализма из “Капитала” Маркса давно не существует*. Здесь мы можем говорить о противоречии между теорией и действительностью.

5. Могут ли левые быть против государства.

“Левый не за сильное государство, мы вообще за его отмирание” — говорят некоторые наши левые товарищи. Согласно “классической” марксистско-ленинской теории отмирание государства требует временной диктатуры пролетариата — фактически тоталитарного супер-государства. Согласно этой идее, всем производством будет управлять пролетарский авангард — самая передовая, образованная и компетентная прослойка внутри класса пролетариев. Под их управлением будут созданы все материальные и культурные предпосылки для перехода к коммунистическому обществу. Сегодня аутентичная идея диктатуры пролетариата не актуальна, однако её место фактически заняли идеи (милые сердцу технарей-сциентистов) централизованного и справедливого управления экономикой через мощную вычислительную технику. Однако такое управление приведет к появлению касты избранных, которые будут понимать и обслуживать эту технику, задавать ей параметры. Все остальные, не имеющей квалификации, станут массой людей второго сорта, которые не включены в эту централизованную систему.

Мы можем судить о последствиях реализации диктатуры пролетариата по нашей современной экономической системе, которая сочетает рыночные механизмы с государственным регулированием. У государства есть ключевой козырь — оно управляет кредитно-денежной системой, т.е. может создавать деньги. Ключевые решения в этой системе принимаются мейнстримными экономистами, которые имеют тесные связи с чиновниками, в то время как большая часть граждан никак не может повлиять на эти решения и зачастую ничего не знает о них. Разумеется, мейнстримные экономисты — не пролетарский авангард, но сама схема принятия решений очень напоминает пролетарскую диктатуру. Как вы понимаете, ни о каком отмирании государства речи быть не может — в любой своей вариации, “диктатура пролетариата” через свой авангард ведет только к большему усилению института государства. Так что как бы левые не мимикрировали под якобы новые идеи и модные веяния в экономической науке, их суть остается прежней. Они просто хотят госплан.

Примечания:

*Капитализмом можно назвать социально-экономическую систему, господствовавшую в Великобритании XIX столетия, и основанную на массовом фабричном производстве с участием многочисленных рабочих. При этом фабрики при капитализме принадлежали частным владельцам, большая часть населения относилась к пролетариату, большая часть экономики приходилась на промышленный сектор, а фабриканты конкурировали между собой. Банковская система была относительно независима от государства и располагала широкой автономией в своей деятельности.

Капиталистическая система, частично распространившись в других европейских странах, прекратила свое существование уже в первой половине XX столетия, когда прежде конкурирующие промышленники вступили в тесные взаимоотношения с государством, организовав лоббистские группы. Аналогичный процесс произошел с банковским сектором, подчиненным увеличившим свои полномочия центральным банкам. С тех пор деятельность промышленников и банкиров была тесно связана с политикой государства и очень сложно было бы отличить одно от другого и отделить собственно независимые от политики экономические решения от политических решений, оказывающих влияние на экономику. Данный этап ошибочно воспринимается как дальнейшее развитие капитализма XIX века к государственному монополистическому капитализму. Ошибка заключается в том, что это совершенно разные системы принятия экономических и политических решений, они основаны на очень разных социально-экономических отношениях. Корректнее было бы назвать союз государства и капитала прогрессизмом. Прогрессизм основан на вере в социальные преобразования через прогрессивные реформы со стороны государства, при активной “помощи” со стороны крупных банкиров и промышленников. С прогрессизмом тесно взаимосвязано отхождение интеллектуалов, политиков и судей от приверженности к незыблемости частной собственности и рыночной экономике и их увлечение социалистическими идеями; идеями социальной инженерии; новыми экономическими учениями, как кейнсианство. Датировать начало перехода к прогрессизму можно, примерно, концом XIX столетия, когда в США — крупнейшей индустриальной державе — началась т.н. “прогрессивная эра”. Промышленные рабочие при прогрессизме были объединены в мощные профсоюзы, а фермеры стали получать постоянную поддержку государства.

Прогрессизм как социально-экономическая система претерпевал кризисы и подъемы на протяжении второй половины XX века и господствовал далеко не везде. После Второй мировой войны он продолжал господствовать в США, Франции и Великобритании. В последних двух странах как раз проводилась масштабная национализация инфраструктуры и промышленности. Однако его позиции были слабы в ФРГ, где проводилась наиболее рыночная политика, с укреплением института частной собственности, расширением прав собственников. В СССР и Восточной Европе был свой путь к социализму, и хотя прогрессисты и социалисты во многом совпадали по духу, но последние были сильно радикальнее, чем первые.

Кризис наступил к 1980-м годам, благодаря “ревизионистам” — интеллектуалам и политикам, осознавшим важность прав собственности после провалов прогрессистских проектов на Западе и, тем более, после распада СССР. Распад СССР вызвал волну популярности рыночных идей в странах бывшего Восточного блока. Успешные рыночные реформы в коммунистическом Китае так же ударили по позициям прогрессистов, как и пример азиатских тигров, которые благодаря либерализации экономики доказали, что для процветания не обязательно прежде всего переходить к многопартийной всеобщей демократии.

Однако кризис не означает завершение эпохи прогрессизма, поскольку он доминирует в политическом мейнстриме до сих пор. В 1980–1990-е он лишь ненадолго ослаб, чтобы перейти в контрнаступление. Однако оппозиция прогрессистским идеям уже не считается уделом маргиналов и консерваторов, якобы застрявших в прошлой эпохе. Социально-экономическая система, во многом благодаря влиянию глобализации, стала менее зависима от союза лоббистов и государства в какой-либо одной стране. И эта система уже не прогрессистская, но и не капиталистическая. Её характерными чертами является высокая доля производства не-материальных благ (информации, программ, идей, развлекательного контента и т.д.) в экономике, господство сферы услуг, относительно невысокая доля промышленности в ВВП и мизерная доля сельского хозяйства. При этом пролетариат фактически отсутствует, уступив место салариату — т.е. классическим рабочим фабрик, обеспеченных социальными и трудовыми гарантиями; и прекариату — большинству населения, среди которого велика доля самозанятых специалистов, имеющих собственные средства производства, а также велика доля работников, занятых в секторе малых и средних предприятий.

***
Примечание: я запрещаю полное использование данного материала без моего разрешения. Если вы увидели эту статью на другом ресурсе, имейте в виду, что она была опубликована без моего согласия. Эксклюзивно для подписчиков Economics & History и моей страницы на Medium!